The Diaries of St. Nicholas of Japan, Entry 3
March 18, 1871 - Hakodate
18 марта. Ночь.
На барке, в 400-х мил. от Хакодате
March 18, 1871. Night.
On a barge, 400 miles from Hakodate [note: check measurement]
Тяжело на душе. Боже! Как страстно хочется иногда поговорить с живым человеком, разделить душу, и — нет его.— с самого рождения моего до сих пор Бог не судил мне иметь друга, единомысленника. В юности, помнится, терзала меня жажда дружбы, и не нашел я друга во всю свою юность. Раз блеснул мне теплый луч солнышка дружбы, но тотчас померк. Теперь нет тех идеальных стремлений: холодная реф-лексия заняла место нежных порывов юного сердца и воображения.
It's hard on my soul. God! How passionately you sometimes want to talk to a living person, share your soul, and—there is no one. Since my birth until now, God has not allowed me to have a friend, a like-minded person. In my youth, I remember, I was tormented by a thirst for friendship, and I did not find a friend in all my youth. Once a warm ray of the sun of friendship flashed at me, but it immediately faded. Now those ideal aspirations are gone: cold reflection has taken the place of the tender impulses of a young heart and imagination.
Но и рефлексия, как живой родник мысли, естественно, ищет сосуда, куда излиться, ищет другого родника, с которым бы слить свои струи: вместе они сильнее и живее были бы, обильнее бы струились, и светлее играл бы на них луч света Божия.
But reflection, as a living spring of thought, naturally seeks a vessel to pour out, seeks another spring from which to merge its streams: together they would be stronger and more alive, they would flow more abundantly, and the ray of God's light would play more brightly on them.
Десять лет в Японии я мечтал о сотруднике-единомысленнике: то были лучшие мои мечты, сладкие отдыхи от тяжких трудов. И вот он — этот вожделенный сотрудник едет со мною. Но Боже! Что это за бедный душою человек и как горько мне с ним! Не делить с ним можно мысли, а скрывать их нужно от него, чтобы избавить святыню от поругания! До того беден он, что страшусь показаться с ним в мою дорогую страну труда.
For ten years in Japan, I dreamed of a single-minded fellow worker: those were my best dreams, sweet rest from hard work. And here he is — this fellow worker I yearned for with all my heart is coming with me. But, oh God! What a poor soul this man is, and how bitter it is for me to be with him! I cannot share thoughts with him, but need to hide them from him, in order to save the shrine from desecration! He is so awful that I am afraid to show up with him in my dear country of labor.
Был случай ехать в Хакодате чрез Нагасаки, Хёого и Йокохаму. Какой прекрасный случай — мимоходом узнать состояние инославных миссий и сделать предварительные соображения касательно своих станов. Но в числе других причин — одна из важнейших, побудившая меня избежать этого пути,— нежелание казать людям такую пародию на миссионера, как о. Григорий.
I was planning to go to Hakodate via Nagasaki, Herogo and Yokohama. What a wonderful opportunity to find out the status of non-Orthodox missions in passing, and make preliminary considerations about their camps! But among other reasons, one of the most important ones that prompted me to avoid this path was the unwillingness to show people such a parody of a missionary like Fr. Gregory.
Совестно показаться с ним в люди: ни языка, ни мысли, ни разумного вопроса, ни любознательного взора, ни вида порядочности и благовоспитанности, ни даже наружного вида. Пусть себе заявляется в Хакодате: небольшой уголок, не так страшна компрометация, да и сопоставлять здесь не с кем моего, кроме двоих католич. [католических] патеров. Чувствую, что не выйдет из него никакого проку, и только то, что не на кого оставить Церковь в Хакодате (Сартов уедет в отпуск), и опасение разных неприятных комбинаций от слишком торопливой поспешности удерживает меня от того, чтобы не отослать его в Россию тотчас же, по приезде в Хакодате. Из 100 — девяносто девять невероятностей, чтобы он был когда-нибудь миссионером. Куда ему!
I am ashamed to show myself in public with him: no language, no thought, no reasonable questions, no inquisitive gaze, no decency and good manners, not even the outward appearance [of a good missionary]. Let him show up at Hakodate: a small corner, that compromise is not so terrible, and there is no one here to compare mine with, except two Catholics [Catholic fathers].
I feel like it won't work—he is of no use, and only the fact that there is no one to leave the Church in Hakodate (Sartov will go on vacation), and the fear of various unpleasant combinations from too much haste keeps me from sending him back to Russia immediately upon arrival in Hakodate. [check translation]
There’s about a one percent chance that he would ever be a missionary. Where would he go?
Простого смысла и логики не хватает у него — для обычного разговора,— как будто у него вместо мозгу разжиженный мусор в голове.— через две мысли он уже забывает нить разговора и метается в сторону.— куда же ему спорить с крепкоголовыми японскими рационалистами или передавать им смысл Веры! Веру он готов поносить сам же,— где же ему возбуждать уважение и сочувствие к ней.
He doesn't have enough simple sense and logic to carry on even an ordinary conversation—as if he has liquefied garbage in his head instead of a brain. After two thoughts, he already forgets the thread of the conversation and rushes to the side. How is he going to argue with the strong-headed Japanese rationalists, or convey to them the meaning of faith? He is ready to revile faith himself—how can he arouse respect and sympathy for it?
Он вообще — ниже общества самой обычной порядочности и недалекой образованности и развитости: общество слуги — вот для него по плечу, деннонощные разговоры с моим слугой — Михаилом, ни к какому делу, впрочем, кроме краснобайства, негодным,— вот его пища, услаждение.
И дружбу он с таким человеком, и хлеб-соль водить может: штоф сивухи бы к этому —так не нужно, кажись, и рая для о. Григория! Стал бы обниматься, целоваться, брататься с Михаилом,— речь рекой с той и другой стороны, песня, пожалуй, или по крайности — насвистывание, так как, сколько ни хвалился он, что петь мастер и голосом обладает, до сих пор еще я не мог упросить его спеть что-нибудь...
In general, he is below the society of the most ordinary decent and narrow—minded education and development: the company of a servant is enough for him, long conversations with my servant Mikhail, who is unfit for any business, however, except for eloquence, is his food, delight. [check]
And he can make friends with such a person, and he can drive bread and salt: a bottle of vodka would be for this—so it seems that there is no need for paradise for Fr. Gregory! I would have hugged, kissed, fraternized with Mikhail — the speech was like a river on both sides, a song, perhaps, or at least whistling, because no matter how much he boasted that he was a master of singing and had a voice, I still could not persuade him to sing anything...
Вот его сфера, его мир. И такому ли человеку — стройная, серьезная, строго упорядоченная жизнь миссионера, всегда — в труде, в сфере мысли и религиозного чувства! Пародия на человека может ли даже мысленно быть поставлена в положение миссионера, носителя и проповедника Слова Божия! И вот однако — на самом деле эта пародия — в звании миссионера.— Сотрудник, собрат, с которым я постоянно — с глазу на глаз; но, о Боже! Сколько ни принуждаю себя, часто я решительно не нахожу силы сказать слово с ним, посмотреть на него: мутит, из души воротит, по вульгарному меткому выражению.
This is his sphere, his world. And can such a person have a logical, serious, strictly ordered life of a missionary, always in work, in the sphere of thought and religious feeling? Can a parody of a human being even be mentally put in the position of a missionary, a bearer and a preacher of the Word of God? And yet, in fact, this parody is in the rank of a missionary—an employee, a colleague with whom I am constantly face to face; but, oh my God! No matter how much I force myself, I often resolutely do not find the strength to say a word with him, to look at him: it makes me sick, it turns me out of my soul, according to a vulgar apt expression.
Что за ничтожество нравственное и бессилие воли и характера! Не может принудить себя решительно ни к чему: способен двое суток пролежать в койке не евши только потому, что одеться и выйти из каюты не совсем удобно по причине качки, хотя и не укачивает его. Упорен как осел: на самый ласковый совет отвечает точно собачьим лаем, хотя бы совет клонился к его комфорту и удовольствию. Словом, с которой стороны ни посмотришь,— такое сокровище, что я чуть не схожу с ума. Но терпение и надежда на Бога! Авось, Бог вышлет в Японию миссионеров!.. Несчастный дневник, слушай хоть ты иногда мои терзания душевные! Как-то легче, когда выскажешься хоть тебе — безответному. Больше — некому, да и не к чему: никто не может помочь моему горю, кроме Бога — и меня же самого, если Бог внемлет моим стенаниям и мольбам и пошлет мне терпение, силу и разум.
What a morally insignificant man, impotent of will and character! He can't force himself to do anything: he can lie in bed for two days without eating just because it is not very convenient to get dressed and leave the cabin because of the pitching of the boat, although it does not bother him. Stubborn as an ass: he responds to the most affectionate advice with a dog's bark, even if the advice tends to his comfort and pleasure. In short, no matter which way you look at it, he’s such a ‘treasure’ that I am almost going crazy. [check]
But patience and hope in God! Maybe God will send missionaries to Japan!
Unhappy diary, at least sometimes you listen to my mental anguish! Somehow it's easier when I speak to you, even though you can’t respond in turn. There is no one else, and there is nothing to do: no one can help my grief except God—and myself, if God listens to my lamentations and pleas, and sends me patience, strength and reason.
Observations:
I chuckled at ‘liquefied garbage in his head instead of a brain’. How frustrating it must have been to have no one to confide in, no true friends, and to have to deal with this Fr. Gregory! I look forward to seeing how this turns out.
I like this line: ‘But reflection, as a living spring of thought, naturally seeks a vessel to pour out, seeks another spring from which to merge its streams: together they would be stronger and more alive, they would flow more abundantly, and the ray of God's light would play more brightly on them.’
The problem of St. Nikolai has always been my problem: I have always had few friends, frequently none. Many times I have had to turn to God and the saints as my only true friends. Perhaps that is for the best.
St. Nicholas of Japan, pray to God for us!